это больно и страшно. чанхи самому страшно до невозможности. он сжимается в маленький комочек, надеясь, что так от него отстанут, надеясь, что он сожмется в атом и перестанет быть видимым для своих обидчиков, но это глупо. новые удары сыпятся по плечам и по спине: они бьют ногами, даже не представляя, какие ужасные гематомы они оставляют на худом бледном теле. чанхи уже не плачет, потому что все слезы высохли давным-давно. он устал задаваться вопросами, устал умолять их перестать, он просто устал. прошло чуть больше недели с того момента, когда он решился открыто заявить хвануну о своих чувствах, но тогда он и представить не мог, к чему это приведет.
если сейчас чхве спросить, изменил бы он свой поступок, если бы знал, что все так закончится, то он, немного подумав, скорее всего все равно ответит нет. и дело не в том, что он мазохист или жертвенник такой. дело в том, что он не считает, что сделал что-то плохое тем, что полюбил другого парня. и если для того, чтобы мир вокруг принял такое, ему нужно пройти через это, то он пройдет, потому что так надо.

что поделать, если мальчик немного романтик.

чанхи часто думал о хвануне, но не виделся с ним с того самого дня ни разу. он думал о выражении лица парня в тот момент, когда чанхи только сказал заветные слова. на нем не было ненависти или отвращения, на нем был страх. возможно, это была одна из тех причин, по которым чхве продолжал держаться. он надеялся, что однажды этот страх отступит и хванун заступится за него. он не учитывал лишь одного: того, что возможности его собственного тела далеко не безграничны. справедливости ради настолько не безграничны, что врачи в больнице уже опасливо косились на него и грозились вызвать полицию, если он в следующий раз опять заявится настолько избитый.

поэтому сейчас у чхве не было возможности пойти в больницу. он не мог пойти домой, потому что бабуля бы не выдержала вида его искромсанного в ничто лица (а он буквально не видел правым глазом из-за того, что тот заплыл). он не мог пойти к чани, потому что ему нужно было бы слишком многое объяснять, а чанхи не был готов к разговорам. ему просто нужна была помощь. и, как ни банально, он подумал о хвасе. эта женщина редко задавала вопросы, когда видела, что помощь действительно была нужна, и она приняла его на работу, когда чхве действительно в этом нуждался. коллектив этого места действительно был для парнишки второй семьей, и они не могли не замечать той тонны косметики, которой он закрывал свои побои в последнее время.

что произошло сегодня?

чанхи хотел бы сказать, что он не виноват. он хотел бы сказать, что он никак не провоцировал обидчиков, никак не вступал с ними в контакты и всячески избегал их, но он не мог. проблема была в том, что чхве все еще не видел ничего неправильного и порочного в своих чувствах к хвануну или какому-либо другому парню. если его кто-то спрашивал напрямую, готов ли он был признать, что не должен существовать, готов ли он был отказаться от своей неправильности в пользу спокойного существования, чанхи честно отвечал, что нет.
он не понимал. не понимал, почему этим тупорылым качкам можно практически заниматься любовью на глазах у всего университета в столовой, когда они залезают своим девушкам под юбки, а те лишь хихикают и позволяют это. он не понимал, почему им можно целоваться на каждом углу и опаздывать на пары из-за того, что они были заняты « своими делами », и половина преподавателей лишь хихикала и спускала это с рук, потому что, видите ли, молодость.

чанхи не хотел такой же молодости. чанхи просто хотел возможность держать любимого человека за руку и не быть за это избитым. он просто хотел нежно целовать его в макушку, делать все те же милые вещи, что может делать любая другая парочка, но не мог он, потому что за ним буквально охотились. ему не давали жизни. он не собирался отрекаться от своих чувств к хвануну, но однажды он честно спросил одного из парней, что издевались над ним, изменилось бы что-нибудь, если бы он переключился на другого парня, и ему также честно сказали, что нет.

чанхи стал объектом травли, потому что его было удобно травить. он был не такой как они. он подкрашивал концы волос розовой краской, потому что ему так нравилось, а на его лице всего можно было увидеть аккуратный мейк, который чертовски ему шел. он мог подсказать, какую маску нужно сделать, чтобы твоя кожа была лучше, а еще он был очень худой, тонкий. и поломать его было легко. так казалось тем, кто пытался сломать его.
потому что они били его по животу, словно пытаясь переломать напополам, а он лишь кривился от боли и пытался уйти от следующего удара. его били по лицу, уничтожая его красоту, а он смотрел на них заплывшим глазом с таким презрением, будто бы проигравшим здесь был вовсе не он. чанхи стал объектом травли, но они выбрали не того человека для этого, потому что в нем было слишком много жизненных сил и желания бороться. он слишком сильно верил в то, что был прав, чтобы позволить чему-то другому затмить это. он скорее умер бы, чем отказался от себя. потому что это действительно он.

— я — гей. и если ты боишься, что мои накрашенные глаза или поцелуй с другим парнем может сделать гея из тебя, то встань-ка ты раком и катись отсюда боком, потому что ты лжешь самому себе, — сказал сегодня чанхи одному из главных своих оскорбителей. за это он получил удар такой силы, что не смог устоять на ногах и упал на землю. это было больно. и больше всего ему стало страшно в тот момент, когда он понял, что отключается. лишь бы не головой об камень, подумал он, отрубаясь.

в себя он пришел в ларьке у бабули, которой он часто помогал в свободное от работы и университета время. она смотрела на него сочувственно, но ничего не говорила. чанхи знал, что она не одобряет его ориентацию, но она не могла позволить ему вот так вот умереть посреди улицы, а потому и забрала к себе. глубоко поклонившись, чанхи с трудом смог подняться на ноги от сильнейшего головокружения, а, взглянув на себя в зеркало, понял, что сегодня ему правда придется попросить помощи у хвасы. в таком состоянии в зал он если выйдет, то только распугает всех клиентов. если, конечно, среди них нет фетишистов на избитых мальчишек.

он потратил последнюю наличку в своем прохудившемся кошельке на то, чтобы доехать на такси до кафе, а затем осторожно просочился сквозь вход для сотрудников. он старался закрывать лицо капюшоном, чтобы никого из девчонок или чимина особо не напугать своим внешним видом, тем более, что он собирался идти напрямую к хвасе. поэтому он не пошел в раздевалку, как должен был, он буркнул что-то про то, что ему надо, одной из коллег, а затем осторожно постучался в кабинет.

— у меня проблемы, — честно признался он, не снимая капюшона и не обозначая масштаба этих проблем. — я боюсь, что эти проблемы могут временно повлиять на мою возможность работать в зале, а потому хотел бы узнать, может, на то время, что я пытаюсь их решить, я смогу хотя бы уборщиком здесь поработать? я правда умру без этой зарплаты, госпожа мин, мне очень нужно, — он с трудом не заплакал, потому что на самом деле все то, что происходило с ним, было слишком для одного маленького мальчика. ему было всего восемнадцать лет, и он с трудом не ломался под напором тех мудаков, что так сильно жаждали этого.

он поднимает голову и снимает капюшон, глядя прямо на женщину. являя избитое до уродства лицо, разбитую губу и заплывший глаз. — раньше я мог маскировать побои под косметикой, но они стали жестче, и теперь... я в таком видел только распугаю клиентов.